TS03

[quistis]

Часть первая.
Часть вторая.

Глава восьмая, в которой Вэйн Солидор принимает несколько важных решений

Там, где были с тобою мы одни –
Я твоею рукой сжимаю стяг,
Твоим горлом кричу: «Иерусалим!»
Я твоими глазами вижу знак
На нагих и молчащих небесах,
Где сияет, открытый всем ветрам
Опрокинутой чашей
Наш нетронутый Храм.
(с) Лора

Ноа так и не понял, зачем Берган потащил его в командный шатер. Кроме комментария по поводу костюма, Вэйн не удостоил его ни словом, он казался чересчур погруженным в свои дела. Обоих магистров вежливо поблагодарили и так же вежливо попросили освободить помещение. Берган показал Габранту, где теперь стоит его старая палатка, и оставил его наконец в благословенным одиночестве – оруженосца у магистра, слава Богу, временно не было. Ноа неподвижно сидел в темноте, а в голове его крутились слова убийцы. Пусть даже он солгал во всем остальном – одно оказалось правдой. За смертью князя Антиохийского стоял Вэйн. Эта мысль была подобна невидимым ножам, которые терзали его плоть сильнее всяких ран. Храмовник отер лоб и кое-как зажег закрытую стеклянной колбой лампу. Несомненный минус в отсутствии оруженосца тоже был – некого было попросить принести воды, а дойти куда-либо самостоятельно он не решался – не хватало еще рухнуть где-нибудь на глазах у всего лагеря. В госпиталь тоже не хотелось, особенно если Берган прав и там Дрейс. Хотя завтра обязательно надо будет проведать своих людей. Завтра…
Наверное, он все-таки задремал, прислонившись к шесту, потому что когда Ноа открыл глаза в следующий раз, в лагере было совсем темно и тихо – только в отдалении переговаривались часовые. В палатку просачивался холод, огонек лампы трепетал, словно решая, погаснуть ему или еще погореть, спина затекла, ребра ныли, а на краю его неразобранной постели сидел Вэйн Солидор и внимательно на него смотрел.
- Милорд! - машинально гаркнул Габрант. Вернее, попытался – в горле пересохло, и из него вырвался только слабый сип.
Вэйн протянул флягу, Ноа с благодарностью кивнул и отпил из нее. И поперхнулся от неожиданности – вместо воды там оказался бренди.
Вэйн улыбнулся уголком губ.
- Так лучше?
- Да, милорд, - выдавил магистр, пытаясь принять более приличествующую случаю позу. Крепкий напиток обжег горло, взгляд наконец сфокусировался достаточно, чтобы заметить, какие глубокие тени лежат под глазами у принца.
Они помолчали – Вэйн думал о чем-то своем, Габрант лихорадочно размышлял, что потребовалось их полководцу в его палатке.
Наконец паузу нарушил принц:
- Я надеюсь услышать завтра подробный доклад, магистр. К сожалению, объяснения достопочтенного Маргрейса меня не удовлетворили.
Ноа даже немножко посочувствовал Аль-Сиду – он легко мог представить, что случается с теми, чьи объяснения не удовлетворяют Вэйна Солидора. Вопрос вертелся на языке, но фон Ронсенберг только склонил голову и повторил:
- Милорд.
Ему показалось, или в глазах принца вспыхнуло одобрение?
- Хорошо, - Вэйн как-то слишком медленно протянул руку и провел пальцем по губам магистра, как будто запечатывая внутри любые вопросы, и все вокруг вдруг стало очень четким, как при вспышке молнии – только в пустыне ведь не бывает гроз, и Ноа удивленно сморгнул, прогоняя наваждение. Сейчас ему вовсе не хотелось вспоминать слова Бальфира и верить им. Он просто знал – что бы ни совершил Вэйн, какие бы у него не были причины поступать так, а не иначе – не важно.
Фитиль в лампе зашипел и погас, погружая палатку во тьму.
И все равно Габрант чувствовал улыбку принца, когда тот негромко произнес:
- Я рад, что ты вернулся.
Невидимую улыбку, отозвавшуюся в нем дрожью.
***
Несмотря на раннее утро, в лагере уже кипела жизнь, когда Габрант пробирался между палаток к полевому госпиталю.
Доктор Сидольфус с по обыкновению отсутствующим видом размотал сделанную Фран повязку, осмотрел рану и поцокал языком.
- Интересно, интересно, - пробормотал он, ковыряя пальцем подсыхающую корочку на заживающей коже.
- Все в порядке? – сквозь зубы прошипел Ноа, борясь с желанием хорошим ударом поставить доктору мозги на место.
- А? Что? Да-да, - Сид по-совиному захлопал глазами, потом сделал новую перевязку и отпустил магистра с Богом и заветом не особенно перенапрягаться в ближайшие несколько дней.
Габрант помедлил у большого шатра, над которым развевался простой белый флаг. Ему не хотелось заходить внутрь, но, с другой стороны, если он посетит госпиталь сейчас, есть надежда, что Дрейс еще спит, и не придется объясняться.
Разговаривать о случившемся вообще не хотелось, тем более с Дрейс, но это был его долг – навещать раненых подчиненных, поэтому Ноа упрямо шагнул внутрь пропитанной запахом карболки и пота палатки. Ровные ряды коек – половина из них пока пустые, но надолго ли это? Одному Богу известно, что случится, после того, как они достигнут Иерусалима…
Для Дрейс отгородили отдельный уголок, и когда магистр шагнул за занавес, его встретил усталый взгляд девушки. Дрейс не спала, она полулежала на подушках, бледная, с ввалившимися щеками, а у изголовья кровати стоял чахлый букетик пустынных сухоцветов – кто-то из младших рыцарей постарался.
Разговор не клеился, они обменялись несколькими общими фразами и Ноа был вынужден извиниться, сославшись на дела.
Только когда он выбрался за пределы епархии доктора Сида, Габрант наконец задумался, почему ему так сложно общаться с Дрейс.
Ну, если не считать того, что он уже года полтора вообще не видел ни одной нормальной европейской женщины, и просто забыл уже, как с ними общаться.
Спрашивать, что понесло сумасшедшую девицу на войну – неудобно, да и, пожалуй, бессмысленно, и заметно, что ей тоже неуютно с бывшим товарищем по оружию.
«Ну да ничего, - думал Ноа, размашисто шагая через лагерь и с удовлетворением замечая, что рана его больше не беспокоит, - с ближайшим караваном ее отправят в Александрию, а потом и обратно во Францию, и даст Бог, мы с ней долгое время не увидимся».
В «офицерской» столовой – шатре, где обычно собирались магистры, сидели только Берган и Заргабаат. Габрант поднял руку в приветствии, и замер, уставившись на черное полотнище, занавешивающее заднюю стенку помещения.
- Зект, - коротко отозвался на его вопросительный взгляд Заргабаат, кивая на стул рядом с собой, - его останков так и не нашли. Садись, рассказывай, как тебя угораздило.
Ноа тяжело опустился на предложенное место, сцепил руки. Ему как-то не верилось в то, что магистра Зекта больше нет.
- Сначала вы, - голос Габранта, несмотря ни на что, был, как обычно, невозмутим, как будто фон Ронсенберг собирал обратно по кусочкам ту стену, что всегда отделяла его от других. – Что произошло в городе? Мой отряд должен был добраться до старого подземного хода и сломать решетки, чтобы часть войска проникла внутрь, но мы не успели сделать это… Нам помешали – а потом кто-то сказал, что ворота открыли.
Берган довольно хохотнул.
- Неверные знают цену предательству. Хотя, говорят, это была банальная трусость. Какой-то туземный князек испугался Войска Христова. Город пал, и если бы не проклятые жиды…
- Аль-Сид Маргрейс, - прервал его Заргабаат, - вероятно, считал, что поступает правильно. Его тоже можно понять, его народ никогда не принимали в расчет в большой политике. Безусловно, он уже осознал, насколько ошибался.
- Не то слово, - хмыкнул Берган, - а уж когда выяснилось, что он упустил командующего вражеской армией, этого… База, Бааса?
- Баша, - сухо поправил Заргабаат, внимательно и спокойно глядя на Ноа, - Баша фон Ронсенберга.
- В общем, этого христианина, - махнул рукой ничего не замечающий Берган, - предателя проклятого. Но в любом случае, город мы взяли, - он с сожалением кивнул на траурную ткань, - пускай даже могли бы сделать это ценой меньших потерь.
- Похоже, Зект и его люди попали в засаду гашишиинов, - задумчиво добавил Заргабаат. – Мало кто мог так быстро и… эффективно уничтожить целый отряд.
- Зато теперь путь для нас открыт…
- Господа! – в шатер шагнул магистр Гис, как всегда, с аккуратно завитыми кудрями, подтянутый и моложавый. Ноа подавил внезапное разочарование – как бы было хорошо, если бы в засаду попал Гис, а не Зект… Один из них не заслуживал смерти, другой – жизни. Краем глаза он заметил такую же ненависть во взгляде Бергана и усмехнулся про себя. Ну хоть в чем-то они были похожи.
Жаль только, что Вэйн, сумевший заставить магистров Ордена хотя бы на словах мириться с существованием друг друга, не мог назначать или смещать их с занимаемых постов.
Гис, находясь в счастливом неведении относительно того, что творится в головах его коллег, так и лучился самодовольством.
- Поступили новые приказы, - сообщил он. – Завтра войско выступает. На Иерусалим!

***
- Ты это хотел увидеть? – спросил Бальфир, щуря золотистые глаза.
Они лежали на гребне невысокой скальной гряды, обозначающий «водораздел» - воды, конечно, здесь не было давным-давно – и смотрели на марширующих по долине солдат. Армию Вэйна Солидора.
Баш попытался прикинуть, какими силами располагают храмовники. Расчет получался неутешительным. Даже если учесть, что франков меньше, чем защитников Святого Града. Фон Ронсенберг мысленно поделил долину на квадраты, и пересчитал еще раз. Выходило, что на одного тамплиера приходится по два с половиной сарацина. Но это если не брать в расчет подготовку. И таланты того, кто стоит во главе армии. Из чисто умозрительного любопытства Баш попробовал представить, сколько надо заплатить ассасинам, чтобы они убрали Солидора. И пришел к выводу, что столько денег в султанской сокровищнице не наберется – при условии, что путь к высочайшей мишени охраняют такие люди, как Ноа.
Воспоминание о брате пришло до странности безболезненно, но капитан не был настроен копаться в себе. Он обернулся к убийце.
- Мы сможем обогнать их?
Бальфир растянул губы в улыбке.
- Мои кони быстры как ветер, капитан. Так что дело за вами.
Баш кивнул и собирался спуститься вниз, но его бесцеремонно дернули за рукав и перекатили на спину, оседлав сверху. Смуглые пальцы взъерошили волосы на затылке фон Ронсенберга, убийца притянул его к себе… Поцелуй вышел неуклюжим и торопливым, но глаза Бальфира блестели многообещающе.
- Если ты выдержишь такой темп… - он на мгновение зажмурился как кот, дремлющий на солнцепеке, - то в Иерусалиме тебя будет ждать желанная награда.
Баш одурело кивнул и все-таки начал спускаться, по дороге вяло размышляя, что ассасин нашел в стареющем наемнике без родины и без будущего, и с какой такой целью он вообще этой парочке понадобился.
Фран уже сидела в седле и смерила его презрительным взглядом.
- Поторопись, христианин, - сказала она, по-прежнему слишком четко и непривычно выговаривая слова. – Время не ждет.
Бальфир скатился следом с пригорка и с разбега запрыгнул на коня, негромко и зло рассмеявшись.
- Вперед! – крикнул он. – На Иерусалим!
***
Габрант спешил куда-то по своим делам, когда его отловил Берган и передал, что магистра ждет Вэйн Солидор. Коллега выглядел чем-то недовольным, но с другой стороны, думал Ноа, направляясь к командному шатру, Берган вечно недоволен. Может, Вэйну и не надоело глядеть на их мрачные рожи, но самого Габранта от общества магистров Ордена уже основательно подташнивало. Берган, впрочем, не в счет, а вот Гис…
По лагерю туда-сюда сновали солдаты, наполняя котелки, переговариваясь, небрежно кланяясь пролетающему мимо высокому начальству. Жизнь кипела, как и в любой остановке на марше. По склонам долины кое-где уже зажглись костры. Ноа знал, что скоро пустыня станет похожа на опрокинутое звездное небо – и у каждого костра люди делятся впечатлениями, рассказывают байки, поют песни своей родины… Тысяча маленьких вселенных, но только не тогда, когда на тебя возложены обязанности командира. Мантия магистра скрывала Ноа фон Ронсенберга от окружающих так же надежно, как от его собственного прошлого.
Габрант тряхнул головой и ускорил шаг. Его ждали неотложные дела – как и всегда.
Вэйн был не один – перед его столом, как обычно, заваленным картами, стояла, чуть пошатываясь, Дрейс. Рука на перевязи, в глазах блестят непролитые слезы – словом, прекрасная Артемида-воительница собственной персоной, оскорбленная невежественным крестьянином. Судя по тому, как Вэйн опустил голову, скрывая лицо за длинными волосами, и по тому, как он нетерпеливо барабанил пальцами по столу, Габрант успел вовремя. Еще немного – и в Дрейс полетели бы не только слова, хотя принц и славился воистину нечеловеческой сдержанностью.
Девушка обернулась, увидела рыцаря и слегка зарумянилась, что на фоне впалых щек и бескровных губ выглядело страшненько.
- Миледи, - в голосе Вэйна никто не услышал бы и намека на оскорбление, но Дрейс пошатнулась, как будто ее ударили, - я объясняю вам еще раз. Вы завтра же отправляетесь на запад. Ваше место – во Франции.
- Мой принц, - в голосе девицы явственно звучала подступающая истерика, - умоляю, не отсылайте меня!
Вэйн закатил глаза. Ноа понял, что в таком духе беседа продолжалась уже некоторое время, но Дрейс уцепилась за возможность высказать все и ему, и теперь смотрела на магистра с надеждой, сбивчиво повторяя:
- Умоляю… Я не буду никому обузой… Разве вы не видели, государь мой, что я могу сражаться наравне с мужчинами? Разве не получила я эту рану в честном бою? – Тут она очень вовремя побледнела и в изнеможении оперлась рукой о стол. У Вэйна был такой вид, как будто он всерьез раздумывал, не повторить ли подвиг безвестного сарацина, отправившего полоумную девицу на койку в госпитале. Габрант подумал и решил, что Дрейс все-таки не такая дура, но актриса из нее аховая. «Артемида» тем временем продолжала:
- Если я недостаточно совершила, позвольте мне в первых рядах отправиться на штурм Священного Града. И если Господу угодно, чтобы я пала в бою – я буду умирать с Его именем на устах, каждым вздохом своим прославляя царствие Его.
Глаза ее разгорелись, и в этот момент Ноа мог даже согласиться, что девушка по-своему хороша, если бы не дрожащие губы, портящие всю картину. «Сейчас расплачется», - подумал он, но тут Вэйн встал из-за стола и подошел к Дрейс.
- Ваша просьба, разумеется, может быть рассмотрена только Советом Магистров. Глава Совета находится в парижском капитанстве, туда вам и следует обратиться – мы здесь не имеем права принимать такие решения.
- Да, милорд, - лицо девушки осветилось, и она низко склонила голову. – Благодарю вас.
Краем глаза Габрант, пока провожал теперь уже действительно пошатывающуюся – не иначе как от облегчения - Дрейс к выходу, видел слабую улыбку, тронувшую губы принца, но когда он снова вернулся к столу, она уже исчезла. Вэйн Солидор сосредоточенно катал по картам пару игральных костей.
- Не знаю уж, чем думали мои старшие братья, когда организовывали этой особе билет в Орден, - недовольно произнес он после паузы, - но мне становится жаль, что я по объективным обстоятельствам не могу им оказать ответную услугу и отправить ее ко двору.
Габрант промолчал, он знал, о каких обстоятельствах идет речь. Вэйн только недавно унаследовал титул, и вокруг смерти его братьев ходили самые разные слухи.
Принц бросил кости на карту, изображающую окрестности Иерусалима. Ноа рассеянно отметил, что выпало две единицы.
- Интересно, - протянул Вэйн, заправляя волосы за ухо, и отмечая какие-то точки на пожелтевшем пергаменте. – Девушка, конечно, чрезмерно экзальтированная, но благонадежная, ты не находишь?
- Она умеет выполнять приказы, - осторожно ответил магистр, гадая, к чему этот вопрос.
- Моему брату было бы неплохо иметь рядом человека, которому он сможет всецело доверять в будущем, - принц перечеркнул что-то в своих записях, так и не поднимая головы. – А притом что он еще в весьма гм… нежном возрасте, оптимальный вариант, чтобы это была женщина. Как ты думаешь?
Габрант честно попытался представить себе Дрейс в роли телохранительницы Ларсы Солидора. Получалось с трудом.
- Вас она не послушает.
- Естественно. Я отпишу епископу. При ее благочестии, просьбе духовного лица отказать она не сможет. Опять же, так хотя бы останется ниточка, тянущаяся к рыцарству. Если уж ей так хочется носить меч.
Ноа хмыкнул, и принц наконец посмотрел на него, но теперь магистр отвел взгляд. «Мы не умеем глядеть друг другу в глаза, - ожесточенно думал он, кусая губу – единственный признак той сумятицы, что царила у него в душе, - как будто нам есть что скрывать. Как будто…»
- Милорд, - Берган, такой надежный и как всегда злой, вдруг показался Габранту воистину посланцем Небес. Он, широко расставив ноги, встал у входа, отвесив неуклюжий короткий поклон. Следом за ним, изящно склонив голову, в шатер просочился магистр Гис, за ним какой-то смутно знакомый бородатый тип с шальными глазами. Последним шел Заргабаат, как всегда, погруженный в себя. Гис выступил вперед, поманив за собой того самого, смутно знакомого. Голос магистра растекался по шатру, и Габрант отчаянно моргал, пытаясь вникнуть в велеречивые построения, пока до него наконец не дошло, откуда он знает этого человека.
Именно ему на помощь в горящем городе бросился Баш, глупо и бездарно подставляясь под выстрелы ассасинов.
И, судя по словам Гиса, именно он, Восслер Азелас, знал, как взять Иерусалим.

Глава девятая, в которой магистр ордена Храма Габрант учится думать головой

Под небом голубым есть город золотой
С прозрачными воротами, и яркою звездой…
(с) БГ

Мысль, в течение всего дня мучившую Ноа, высказал, конечно же, Заргабаат.
- Мне не нравится этот вариант, - магистр грохнул кулаком по столу, - это низко и бесчестно.
Заргабаата можно было обвинить в недальновидности и косности, но подлость и предательство он на дух не переносил, и этим нравился Габранту гораздо больше того же Гиса. А может, дело было вовсе не в этом, просто например магистр Гис не гнушался, в отличие от своих товарищей, зарабатывать на векселях, ссужая небогатых рыцарей деньгами, а потом сдирая с них по три шкуры, угрожая лишением титула и земель.
«В тот день, когда Орден Храма превратится в ростовщиков, для нас будет все кончено», - думал Ноа, внимательно слушая перепалку магистров.
Гис активно отстаивал свою позицию – и в чем-то, конечно, он был прав – зачем жертвовать большим количеством солдат, если можно просто воспользоваться помощью предателя? Но все равно от этого плана изрядно несло ненадежностью.
Магистры устроились в «офицерской столовой». Всего два дня пути отделяли войско от Иерусалима, и все храмовники ходили нервные и насупленные.
О плане, предложенном Восслером, знали немногие, но даже среди магистров согласия не наблюдалось, а Вэйн Солидор хранил молчание.
Главный аргумент опять же высказал Заргабаат: «Нельзя доверять предателям». Это было логично и понятно – предавший единожды легко может сделать это снова. Но если Вэйн доверял этому Восслеру…
Только насколько знал Габрант, принц Вэйн не доверял практически никому.
Забавно, что Бергану план тоже не нравился, но совсем по другой причине. Магистр считал, что в подобном подходе много чести для сарацин – армия тамплиеров итак сможет взять Священный Град.
В результате – их было трое против одного, и они безнадежно проигрывали, потому что на стороне Гиса оказался Вэйн.
Ноа даже не стал анализировать, почему он сам так противится плану, он просто твердо знал, что это неправильно – примерно так же, как штаны через голову надевать (эти слова своей старой кормилицы он в последнее время вспоминал особенно часто).
К счастью, сопровождать Восслера поручили Бергану, а Габрант весь день мотался с какими-то мелкими, но чрезвычайно важными поручениями, стараясь не думать, почему и как этот человек предает его брата. Не думать не получалось, и все равно в голове плохо укладывалось – у Азеласа был слишком прямой и честный взгляд, совсем не подходящий предателю.
Где-то в промежутке между инспекцией интендантской службы и выслушиванием донесений разведчиков Ноа даже успел посмеяться над своей наивностью. «Конечно, Ронсенберг. А ты ожидал, что предатель будет прятать глаза и мерзко хихикать, позвякивая тридцатью серебряниками в кошеле? Привыкай, тут тебе не сказка».
«Не сказка, - соглашался он сам с собой, стоя в уголке шатра Вэйна, пока вызвавший его принц грыз кончик пера и сочинял текст письма, которое срочно следовало отправить с нарочным в Александрию. – Но кое-чему в реальности места нет тоже».
Все, что оставалось магистру – только впитывать в себя все слова и жесты, запоминать, навечно высекать в памяти каждую минуту, чтобы потом перебирать их, как страницы Священного Писания.
То, как Вэйн хмурится, как трет пальцами переносицу или висок, и Ноа понимает, что у принца, скорее всего, раскалывается голова, он знает этот жест и этот взгляд, и самое гнусное, что тут ничем и не поможешь – это не тот противник, с которым можно справиться холодной сталью. Все, что остается – только замереть безмолвным изваянием самому себе, отведя взгляд чуть в сторону, и искренне надеяться, что твое присутствие, в какой-то мере, дарит спокойствие. Иначе бы Габранта не просили остаться. Наверное.
Вэйн наконец домучил письмо, скатал в трубочку исписанный мелким убористым почерком пергамент, капнул сургучом. Родовой герб Солидоров, две змеи, сплелись на оттиске печати, и принц протянул свиток магистру, устало откинув прядь волос со лба.
Их пальцы соприкасались чуть дольше, чем того требовала необходимость, но все равно – слишком коротко, слишком мимолетно. Ноа почтительно склонил голову и ринулся вон, стараясь не задумываться о том, как ему хочется прямо здесь и сейчас нарушить все мыслимые правила, честь, долг, субординацию – и целовать, целовать эти упрямо сомкнутые губы, пока не исчезнет из темных глаз обреченная тоска и усталость.
Он как-то очень неожиданно обнаружил, что уже добрался до адьютантской, и вспомнил о письме.
«Мы все просто чертовски устали, - думал магистр Габрант, отдавая приказы, - нам бы недельное увольнение, и спать, спать, спать…»
Мечты мечтами, но в результате он зашел в «офицерскую столовую» вроде как подкрепиться, а часом позже его обнаружил Заргабаат, когда он спал, уронив голову на скрещенные на столе руки. По словам магистра, он еще и храпел при этом, «вельми богопротивно». Ноа подумал и решил, что склонен согласиться с коллегой – спать сидя, так что затекли плечи и шея, иначе как богопротивным занятием не назовешь.
Еще слегка пошатываясь после короткой дремоты, Габрант решил пройтись по периметру лагеря – чтобы слегка размяться.
Он не успел пройти и половины пути, как встреченный им патрульный вскинулся, напряженно вглядываясь в горизонт. Ноа и сам заметил приближение одинокого всадника, но не придал этому значения – разведчик или гонец, не более. Явно не сарацин, они бы не осмелились…
Весь в пене, конь подскакал ближе и остановился, роя копытом песок. Из седла медленно и неловко сполз магистр Берган. Один. Без отряда.
Габрант бросился вперед и чуть ли не подхватил пошатнувшегося мужчину.
И широко распахнул глаза, глядя на полосатое оперение стрелы, засевшей у Бергана в бедре.


***
На второй день Баш решил, что никакая награда не стоит этой муки. И дело было даже не в ноющих мышцах, не в вездесущей белой пыли, которая лезла в рот и в глаза, и не в бешеной скачке, от которой любая нормальная лошадь уже давно бы пала. Чудовища с копытами, на которых ездили ассасины, выражали свое недовольство только норовистостью, которая, по крайней мере, не давала всаднику заснуть в седле.
Нет, дело было не в этом. Просто Бальфир… Баш задумался, пытаясь точнее сформулировать – невыносимый? Опасный? Притягательный? Ага, примерно настолько же притягательный, как датура обыкновенная, которую так любил разводить в своих садах губернатор Дамаска Халим Ондор. Изящный, смертоносный цветок. Завораживающее зрелище. Баш даже хихикнул – про себя, разумеется – потому что его мысли перескочили с убийцы на недавно овдовевшую принцессу. Оставалось только искренне молиться, что не он принесет ей вести о смерти супруга. Иначе всех ботанических познаний не хватит, чтобы сравнить ее с каким-нибудь растением…
Проклятая скотина, лишь по большому недоразумению считающаяся лошадью, решила воспользоваться тем, что ее всадник погрузился в свои мысли, и перешла на рысь, потом и вовсе скакнула в сторону и принялась танцевать на месте. Бальфир осадил коня, ухватился за поводья капитановой кобылы.
- Ты что творишь?! – из-за конца тюрбана, закрывающего лицо убийцы, голос звучал невнятно, но все равно сочился ядом. Ореховые глаза из щели между слоями ткани сердито сверкали. – Решил остановиться и подумать? Так вот – у нас нет времени, если ты забыл. И если еще хочешь спасти свой Священный Град.
- «Мой»? – огрызнулся Баш, успокаивающе гладя лошадь по холке. – С чего это?
- Ах да, - теперь интонацию разобрать было сложнее, но яд, разумеется, никуда не делся, - я и забыл. Это же не твоя земля, христианин. И даже не твои святыни. Так куда же мы спешим? Или, вернее будет спросить – к кому?
Капитан промолчал, теребя повод и отводя глаза. Бальфир даже сам не догадывался, насколько он прав. Когда-то давно Баш фон Ронсенберг решил, что воюет не за веру, не за церковь и не за Спасителя, не за знамя и честь, не за короля и Отечество – а за одного конкретного человека. Ну может быть, за нескольких конкретных людей. И если он уж решил принести кому-то вассальную клятву, то разбить ее могла только смерть одного из них. Поэтому и спешил он в Иерусалим, наплевав на сомнения и предчувствия, и даже на те смутные ощущения, которые будил в нем убийца.
Там был султан. Сюзерен. Человек, за которого Баш готов был пожертвовать всем – и жизнью, и честью… И, возможно, жизнями других.
Иногда он сам задумывался, не появилась ли эта привычка – к преданности – от одиночества, или это врожденное. Сейчас, после встречи с братом, второй вариант становился все более похожим на правду.
Но времени – ассасин прав – на размышления не было. Баш поморщился и ударил каблуками в бока кобылы, сразу же взявшей с места в карьер. Они должны были попасть в Иерусалим. Обязаны. И они туда попадут раньше армии Вэйна Солидора.
***
С тамплиерами они столкнулись где-то около полудня, сами того не ожидая – отряд храмовников, вылетевший в пыли из устья высохшего русла, похоже, удивился не меньше. Бальфир, ничтоже сумняшеся, погнал коня прямо на склон вади, и его спутникам только и оставалось, как последовать его примеру. «И надеяться, что рыцарям Храма не до нас», - уточнил про себя фон Ронсенберг. К сожалению, элегантно и изящно раствориться в окружающем пейзаже не получилось. Оглядываться было страшно, но в отряде тамплиеров явно происходила какая-то сумятица, и можно было либо воспользоваться этим, либо…
Бешеный ветер размотал конец тюрбана, ударил песком в лицо, и он сдернул надоевший головной убор, обернулся… И понял, что судьба над ним определенно издевается.
От отряда рыцарей отделился одинокий всадник, он нахлестывал усталую лошадь, заставляя ее забираться на тот же склон. Баш снова посмотрел вперед только чтобы увидеть, как Фран, отпустив поводья, плавным движением кладет стрелу на тетиву. Рвануться вперед, ударить по запястью… Лучница зашипела, в ее руке блеснула полоска стали, но Восслер уже был в паре сотен шагов и орал, захлебываясь: «Баш!!! Баш!», - а за ним, наконец, поспешили и растерявшиеся тамплиеры.
- Мне кажется, моя дорогая, капитан хочет сказать нам, чтобы мы не трогали его незадачливого приятеля, - и когда только Бальфир успел оказаться рядом, одна рука на его плече, другая – на бедре Фран, легкое пожатие – и вытянутый из седельных ножен клинок протянут ему вперед рукоятью. – Боюсь только, что его друзья в белых плащах будут против. Но вы ведь всегда можете продемонстрировать им свое искусство, не так ли, капитан?
Баш, побледнев, принял саблю. Одно дело – с полдюжины бродяг и оборванцев, когда рядом Ноа. Другое – четверо хорошо вооруженных и обученных рыцарей Храма, у которых лишь по счастливой случайности не было луков – иначе не было бы возможности мучиться сомнениями. Наглядная иллюстрация тезиса «неравный бой».
Убийца откровенно усмехался, глядя на капитана. Проверка? Ловушка? Или ему просто интересно, чем Баш готов рискнуть ради своего подчиненного.
Или – еще один вопрос «к кому ты спешишь»?
Восслер был близко, но и тамплиеры не отставали. Все должно было решиться в ближайшие минуты, но капитан все медлил, цепляясь за остановившееся мгновение, как будто возможность не делать выбор была его единственным спасением.
Не вышло.
Первый из рыцарей отставал от Азеласа всего на полкорпуса, и уже поднял меч – прямой франкский клинок.
Время остановилось.
Баш вдруг очень четко увидел оскаленную морду хрипящей лошади, какую-то ящерицу на камнях, реющего далеко в белом пыльном небе стервятника. Трогательные пожухшие листики какого-то кустика, который разбивали в пыль копыта рыцарских коней. Блик солнца на стальном плетении кольчуги. Какое-то удивленное лицо одного из храмовников, против обыкновения надевшего открытый шлем.
Полосатое оперение стрелы, как будто внезапно проклюнувшейся из бедра рыцаря, скачущего первым.
И короткий взблеск метательного ножа.
Время помедлило и ринулось вскачь.
Опять кто-то выбрал за него.
Баш облегченно вздохнул и тоже поднял саблю, салютуя врагам.
Теперь все стало гораздо проще.
***
Пока они с Восслером аккуратно присыпали тела храмовников песочком под неусыпным надзором Фран, а Бальфир ходил на разведку, Азелас шепотом пересказывал командиру новости.
Один из рыцарей – тот самый, подстреленный – все-таки успел ускакать, но это было неважно. Главное, что здесь и сейчас у него снова появился друг, которому можно доверять. Восслер, покряхтывая, пересказывал итоги осады – ворота открыл принц Абу-Али (не самолично, конечно – его люди), вроде как по наущению еврейской общины, но об этом узнать уже не удастся, потому как людей этих во главе собственно с принцем слегка подзатоптало ворвавшееся в город войско.
Принц Раслер пал смертью храбрых, от удара в спину. Мусульмане и храмовники немного поиграли в салочки, и, в конце концов, город кто-то сдал (видимо, визирь – больше никого не осталось). Капитан фон Ронсенберг таинственно исчез еще до предательства, что породило массу интересных слухов. На этом моменте бесшумно подошел вернувшийся Бальфир, демонстративно положил ладонь на поясницу Баша и невинно поинтересовался, каких таких слухов. Восслер недовольно нахмурился, но промолчал, а капитан в спешном порядке заинтересовался цветом песка у себя под ногами.
- В общем, меня поймали, когда я с небольшим отрядом пытался обойти армию Солидора и попасть в Иерусалим. Остальное, собственно, вы видели – я заметил путников и решил улизнуть под шумок, пока они вами заняты… Потом узнал Баша…
- Вот именно, - невпопад ответил убийца, с видимым сожалением отпуская капитана. – Армия. Если мы хотим ее обогнать – нам следует поспешить. Надеюсь, ваш одр, - презрительный взгляд в сторону лошадки Азеласа, - способен меня удивить.
- Стоп! – Восслер все-таки не выдержал. – Ты еще что за черт и с какой стати мне тебя слушаться?
- Если вы сомневаетесь в моем праве отдавать приказы, спросите своего капитана, - невыразимо скучным голосом ответствовал убийца, - а если после его ответа продолжите сомневаться, то закончите свой скорбный путь прямо здесь, рядом с этими милейшими людьми, - он небрежно кивнул в сторону трех холмиков.
Азелас нахмурился. Баш погрустнел. Он знал характер своего друга, и очень хорошо представлял, что сейчас начнется.
Вот только ассасин поступил неожиданно. В два прыжка оказался рядом с лейтенантом, приобнял его за плечи, и что-то жарко зашептал на ухо, от чего у Восслера закаменело лицо и потемнели глаза. Баш приоткрыл было рот, чтобы что-то сказать (что? Руки прочь, это мое? Смешно…), но Бальфир уже отстранился, хлестнул их обоих злым взглядом, и прошипел:
- Ну? Что стоим?
Офицеры гвардии султана невесело переглянулись, и Восслер покладисто вскочил на свою клячу. Баш последовал его примеру. Фран, флегматично покусывавшая кончик оперения стрелы, убрала лук и без слова дала шпоры.
Их путь лежал на восток.

***
Ноа бесцельно мотался по лагерю и предавался черной меланхолии. После того, как Берган пришел в себя в заботливых руках доктора Сида, и сообщил принцу некие новости, Вэйн выставил у своего шатра охрану в лице магистра Заргабаата, который слишком буквально воспринял высочайший приказ: «Всех гнать!» - и действительно гнал всех. Даже Габранта с Гисом, которые как-то подозрительно одновременно попытались просочиться к командованию. «Конкурирующая фирма» обожгла фон Ронсенберга презрительным взглядом и удалилась в направлении «офицерской столовой». Ноа прикинул, что при наличии одного магистра Ордена в госпитале, а второго – на сторожевом посту у шатра Вэйна, в качестве собеседника доступен только все тот же Гис и в столовую решил не ходить. Вместо этого ноги сами его принесли во владения Сидольфуса Бунансы. Госпиталь встретил уже привычным полумраком и тишиной, солдаты старались как можно дальше обходить это царство скорби и смерти. Профиль Бергана казался черной тенью, падающей на подсвеченную солнцем белую ткань палатки. Магистр лежал с закрытыми глазами, но явно не спал – слишком размеренно вздымалась скрытая одеялом грудь. Габрант сходил к бывшей койке Дрейс, принес складной стул, осторожно присел рядом. Почему-то рядом с Берганом очень хорошо молчалось…
Раненый храмовник приоткрыл один глаз и недовольно проскрипел:
- Ты очередь, что ли, на эту койку занял?
Да, воистину, молчалось с ним гораздо лучше, чем разговаривалось.
- Пришел тебя проведать, раз уж ты здесь скучаешь в одиночестве, - хмуро парировал Ноа. Берган криво ухмыльнулся.
- Не надейся, долго ходить в больничку не придется. Я намереваюсь выбраться отсюда как можно скорее.
- Это было бы… замечательно.
Слова сочувствия слетели с губ прежде, чем он успел их обдумать, но Берган только отвернулся к полотняной стене и свел брови. А Габрант подумал, что магистр сколько угодно может держаться бодрячком, но губы у него серые и вид нездоровый. Непохоже, чтобы он был готов хоть сейчас вскочить в седло и устрашать врага. И как, интересно, они будут вести войско в бой, если из пяти магистров один убит, один на больничной койке, а еще одному нельзя доверять? То, что Гис ведет какую-то свою партию, было понятно даже Ноа. Наверняка об этом знал и Вэйн, но ничего не предпринимал.
Габрант уронил голову на сцепленные замком руки. Все было гораздо проще до его посвящения в магистры. «Выполнять приказы бывает гораздо легче, чем отдавать их, не так ли?» - смеялся Зект, и подливал ему еще вина, чтобы отпраздновать принятие новичка в их круг. Да, Ноа быстро учился, и схватывал на лету, но все равно чувствовал себя гораздо увереннее в седле и с мечом в руке, нежели чем на Совете Магистров, среди подковерных интриг и лжи. Каким-то образом это роднило его с Берганом – и безумно отдаляло от Вэйна, для которого все это было привычной средой обитания.
- Ты сюда вздыхать пришел, или еще чего-то хочешь? – поинтересовался Берган, возвращая его в настоящее.
- Может, все-таки расскажешь, что произошло?
- Что, что… Наш драгоценный предатель и «ключ к воротам Иерусалима», как выражается магистр Гис, дал деру, - и как у него только получается вложить в короткое имя Гиса столько эмоций? – и ему помогли. В частности, тот тип, который назначил нам встречу, чтобы сдать тебя с рук на руки.
А вот это уже интересно. И в некотором смысле объясняет озабоченность Вэйна – в некотором смысле. Если предположить, что ассасин играл в связке с храмовниками. Или нет? Ноа аж зажмурился, чувствуя, что эта во всех смыслах мутная история с каждым новым кусочком мозаики путается только больше. И надо обладать умом и собранностью Вэйна Солидора, чтобы разобраться во всем этом.
В сущности, от него, магистра Габранта, никто не требовал ни в чем разбираться, но обидное чувство, что его попросили поиграть где-нибудь, пока взрослые разберутся со своими делами, и подленькое подозрение, грызущее душу, не давало покоя. «Он отправил тебя на смерть…» Если бы можно было вычеркнуть из жизни эти несколько последних дней! Определенно, доведись ему пасть в том проклятом городке от меча какого-нибудь сарацина – и то он был бы счастливее.
И вместе с тем Ноа понимал, что если он не хочет и дальше сомневаться в человеке, бывшем для него, без преувеличения – всем, - ему придется самому собрать кое-какую информацию.
Только вот ведь незадача, первый свидетель, которого он намеревался расспросить, спокойно сопит на больничной койке, видно, утомившись ждать, пока магистр Габрант сформулирует, наконец, свои вопросы. Ноа улыбнулся, ему даже захотелось поправить Бергану одеяло, но он не стал этого делать из опасения, что коллега вполне может проснуться и от души ему врезать – не без основания полагая, что над ним издеваются. И все же Габрант был признателен ему. Кое-что, наконец, вставало на свои места.
Фон Ронсенберг бесшумно поднялся и вышел из палатки, не оглядываясь.
***
Сколько бы раз не приходилось Башу отлучаться из Иерусалима, каждый раз, возвращаясь, он будто видел Святой Град заново, и сердце глупо и странно щемило в груди. Белые стены, белая пыль, ослепительные блики от купола мечети Омара и мозаик Соломонова храма, в самом центре города трех религий и один-Господь-знает-скольких культур. Как ни странно – единственное место, которое он мог бы назвать своим домом. Рядом с ним придушенно вздохнул Восслер, и капитану подумалось, что такие чувства, наверное, испытывает каждый христианин, попавший в Иудею – с мечом ли, с посохом паломника или с дипломатической грамотой. Вот он – центр их мира. Сколько раз ходили они по узким улочкам, касались пальцами древних стен, поднимались на Голгофу, как и тысячи других… Они вдыхали этот воздух, пытаясь ухватить, задержать в себе чувство причастности к Священному Писанию. И если разум прекрасно понимал, что ничего такого особенного в этом городе нет, что он такой же, как десятки других городов Иудеи, то душа все равно будто вздрагивала на мгновение, когда каждый из них проезжал под высоким разлетом главных ворот – в толпе, шуме и гаме.
Город кипел своей обычной жизнью, здесь был самый разгар торгового дня – пока жара еще не стала невыносимой, а тени достаточно большие, чтобы в них укрыться и отдохнуть. Пищали дети, орали торговцы, ревели верблюды и ослы, печально ржали лошади, лаяли собаки, и запахи стояли… сногсшибательные, подумал Баш, когда прямо перед мордой его лошади выплеснулось из ближайшего окна содержание помойного ведра. Им пришлось спешиться и вести коней в поводу – так было больше шансов протолкаться сквозь толпу. Пока улица и базарная площадь не остались позади, фон Ронсенбергу успели предложить живого цыпленка, какие-то подозрительно выглядящие овощи, черепаховый гребень для волос, набор ядов, какие-то бусы и явно несовершеннолетнюю девочку, скромно потупившую глазки при виде заросшего и грязного неверного. Бальфир, шедший следом, расхохотался и ущипнул ее пониже спины – он явно наслаждался сутолокой и чувствовал себя, как рыба в воде. Зато Восслер все сильнее мрачнел.
Наконец они выбрались на более спокойные улицы – начинались зажиточные кварталы. Ассасин остановился, склонился в насмешливом поклоне.
- Здесь, боюсь, мы будем вынуждены расстаться. У меня еще есть кое-какие дела в городе, а вам, подозреваю, не терпится предстать перед своим сюзереном. Возможно, мы еще увидимся. А может, и нет.
Баш потерянно смотрел на него, не в силах вымолвить ни слова. Он-то думал, что ассасин доведет его до самого дворца, чтобы получить награду – как было с тамплиерами и Ноа. Но точно не таким он представлял расставание.
Бальфир как будто прочитал его мысли, подался ближе – лукавая улыбка, лукавые глаза – и, как будто Башу итак не было тяжело, провел костяшками пальцев по небритой щеке.
- Но знай, христианин, - промурлыкал он, - если ты примешь ванну, шансов увидеть меня у тебя будет гора-а-аздо больше…
Развернулся и словно тут же растворился в толчее базара вместе с Фран, оставив, между прочим, Башу великолепного арабского скакуна.
Капитан решил считать это поводом понадеяться, что ассасин еще вернется, и крепче сжал повод, поворачиваясь к Восслеру. Тот критически оглядывал бывшее начальство, но так ничего и не сказал.
Им еще надо было отчитаться перед султаном.

Глава десятая, в которой Башу фон Ронсенбергу во многом приходится разочароваться

Но запомни, христианин. Ты должен уехать из этой страны до конца года. Весь твой род должен уехать. Сейчас между нами война. Последняя война.
(с) Роджер Желязны

***
- Ну разумеется, магистр Габрант, если вы хотите научиться стратегически мыслить, вам следует принимать во внимание… - Гис разливался соловьем, и Ноа, мысленно кривясь, кивал, вздыхал, заглядывал ему в рот и всячески выражал свое восхищение военной премудростью. Увы, хотя чтобы добиться расположения магистра и пришлось попотеть, его информация особой ценностью не располагала. Насколько понял Габрант, отряд Гиса взял Восслера и его людей в плен, а затем эти двое как-то умудрились договориться – к взаимной выгоде. И Гис явно не сомневался в том, что предатель останется верным храмовникам. Какие бы гарантии у него ни имелись – магистр не спешил их предъявлять, но его уверенность казалась непоколебимой. Восслер проникнет в город и найдет способ открыть ворота – просто, как отченаш. Только вот Берган должен был доставить его к окраине Иерусалима – а вместо этого магистра ранили те самые гашишиины, которые вроде бы работали на Вэйна. Как минимум – Бальфир признался, что убил князя Антиохии по приказу принца.
Стоп. Как же там… «Контракт – все равно, что у вас тайна исповеди…»
Зачем же тогда ассасин раскрыл эту тайну? И раскрыл ли?
Гис наконец заметил слегка остекленевший взгляд Габранта и сочувственно прожурчал:
- Я понимаю, магистр – наука ведения разведки и подготовки к сражению не дается с первого раза. Но обращайтесь за советом, если что. Признаться, я и не ожидал встретить в вас столько понимания.
«Если добавит – «мой мальчик» или что-нибудь в этом роде – пошлю все фанаберии к черту и просто дам по лицу», - подумал Ноа, но Гис, на свое счастье, удовлетворился покровительственным похлопыванием по плечу, и младший магистр решил считать это позволением покинуть столовую.
На горизонте собирались тучи – пока еще не грозовые, но уже достаточно впечатляющие, и Габрант улыбнулся – облачные башни несли с собой долгожданную прохладу, и само предчувствие ее облегчало груз на душе.
У командного шатра обнаружился все так же безмолвно застывший на часах Заргабаат, но Ноа на сей раз и не пытался проникнуть внутрь – ноги просто сами принесли его сюда – как будто гнало какое-то смутное предчувствие.
Кусочки мозаики пощелкивали, складываясь воедино. Золотистые глаза, безупречный французский, смуглая кожа… Или загар? В одном Бальфир был прав – план Вэйна предусматривал, что именно он с отрядом проникнет в город. Подземный ход может и существовал, но зачем-то ведь были в городе ассасины, страховали его. И не только его. То есть операция была заранее провальной? «Он разменял ваш отряд, как мелкие карты в большой игре…» Но Вэйн Солидор не планирует провальных операций, ему вообще, кажется, не знакомо слово «неудача». Тогда – зачем? И еще эта якобы случайная встреча с братом… Вэйн знал, кто командует гарнизоном, так зачем же?...
Ноа остановился. Он и сам не заметил, как, занятый своими мыслями, нервно меряет шагами пространство перед шатром, а Заргабаат меланхолично следит за ним, скрестив руки на груди. Внезапное подозрение обожгло, как удар хлыста, и вместе с ним пришел стыд. Вот, значит, как, магистр ордена Храма Ноа Габрант. Старайся, выбивайся из сил, из шкуры вон лезь, чтобы заработать доверие. Но кто сказал, что тебе можно доверять? Ведь не смотря на чины и звания, ты был и остаешься подкидышем, приблудной дворняжкой. «И правильно, что не доверяет, - Ноа изумленно уставился на ладони, на которых отпечатались следы ногтей – так крепко он сжимал кулаки, - много ли ты сделал, чтобы оправдать его ожидания?».
Вот значит, и все, чего он достоин. Быть всего лишь пешкой на шахматной доске – модной при дворе итальянской забаве. А так хотелось – рыцарем…
Габрант замер на мгновение, колеблясь, и все-таки ушел к себе, не смотря на то, что все его инстинкты вопили – он нужен здесь и сейчас. Нужен Вэйну.
Но он не был уверен, что сможет достаточно тщательно скрывать свое смятение.
***
Тихие, просторные залы, мраморный пол, журчание фонтанов, и «Султан примет вас вечером, сейчас он занят».
Баш подавил первый порыв – прорываться сквозь строй безупречно вежливых слуг и бить тревогу – вместо этого кивнул и безошибочно отыскал свои бывшие апартаменты, где практически ничего не изменилось за его отсутствие – только подвяли фрукты в вазе и слишком ровно была застелена постель. Когда фон Ронсенберг квартировал здесь, кругом был беспорядок, поэтому идеально чистый стол смотрелся слегка неестественно.
Ванна, свежая одежда, визит к цирюльнику – и Баш сразу почувствовал себя человеком. Поэтому в ожидании высочайшей аудиенции он пробежался по знакомым генералам, которым информация о войске Солидора все равно говорила гораздо больше, чем султану. Все закончилось тем, что человек пять сгрудились в не слишком большой комнате и азартно чертили пальцами линии на карте, пытаясь предугадать действия противника. Баш посмеивался – все эти люди были его товарищами, некоторых он бы даже посмел назвать друзьями, и вот так, собравшись вместе, они буквально заражали друг друга твердой уверенностью в победе. Здесь, среди них, возрождалась вера в себя и способность спокойно и взвешенно анализировать ситуацию, а путешествие через пустыню казалось полустершимся кошмаром. Фон Ронсенберг придавил заворачивающийся край пергамента чашечкой с ледяным шербетом, принесенной безмолвным слугой, и склонился над картами, восстанавливая в памяти все сведения, которые успел раздобыть за этот нелепый поход. Время… Больше всего им не хватало времени. И полномочий. Арабские шейхи хотели одного, сирийские князья – другого, шииты – третьего, и власть над всеми ними была только и исключительно у султана. Если бы можно было избрать главнокомандующего армией… Но Раслер погиб, а больше среди высокопоставленных вельмож Баш никого, походящего на эту роль, не видел.
В который уже раз за последние несколько лет он пожалел, что у султана дочь. Родись Ашелия мужчиной – держали бы они в кулаке все окрестные государства. А так – все зависело от консорта – то есть, уже не зависело. Если бы не смерть Раслера…
Капитан фон Ронсенберг не слишком хорошо знал князя Антиохи, но даже по шапочному знакомству было понятно, что этот человек мог бы быть достойным преемником султана. А теперь…
- Прошу прощения, - в комнату заглянул по-прежнему хмурый и всем недовольный Восслер. – Я на некоторое время украду у вас капитана.
- Ну что такое? – рассеянно спросил Баш, как только за ними захлопнулась дверь. Мысленно он все еще строил планы обороны, поэтому до него не сразу дошли слова Восслера:
- Аль-Сид Маргрейс здесь. И он утверждает, что знает, как спасти Иерусалим.
***
Спокойно, только спокойно…
Баш поздравил себя с удачным представлением, ему все-таки удалось держать лицо, здороваясь с человеком, из-за которого он попал в плен. Представитель еврейской общины (теперь Баш начал подозревать, что Маргрейс занимает гораздо более высокое положение в иерархии гетто) вел себя, как ни в чем не бывало – разве что выглядел слегка потрепанным. Про себя капитан фон Ронсенберг понадеялся, что на Аль-Сида упало что-то достаточно большое, чтобы отбить желание интриговать, а вслух предложил гостю садиться и выразил вежливую заинтересованность предметом разговора. Рядом недовольно сопел Азелас – Баш успел изложить приятелю историю своих похождений, и о роли евреев, конечно же, не умолчал. Но пока Восслер ограничивался молчаливым неодобрением.
Маргрейс велеречиво поприветствовал дорогих хозяев и вознес хвалу этому дому. Баш по примеру младшего по званию начал закипать. Наконец богатые обороты подошли к концу и Аль-Сид заговорил нормальным языком:
- По нашим сведениям, где-то среди высокопоставленных лиц скрывается предатель. Которому приказано любыми – слышите, любыми средствами гарантировать сдачу Иерусалима Солидору.
Восслер фыркнул:
- Вы верите в такую чушь?
- Я верю только в Божий промысел, уважаемый, - глаза Аль-Сида сверкнули из-под длинной челки, - но зато я знаю, что моему народу присутствие христиан добра не принесет. Я враг всего, что вредит торговле, видите ли.
Баш прикусил язык и вместо рвущегося с языка вопроса («Раслер тоже твоей торговле мешал?») выдавил:
- Но ведь неизвестно, кто это.
- Неизвестно, - кивнул Маргрейс, - поэтому я бы на вашем месте, капитан, составляя план, не делился бы им ни с кем. Тем более что ваша должность предполагает, что оборону возглавите именно вы.
- Если только никто не продаст меня гашишиинам, - буркнул фон Ронсенберг и расправил плечи, - но теперь и вы послушайте меня, уважаемый Маргрейс. Кого вы видите среди защитников Иерусалима? Христиан, сарацин, евреев… Сирийцы и арабы, франки и греки – кого только нет в этом городе. И знаете что? Если мы не будем доверять друг другу – никогда не сможем победить врага. Поэтому я отвечаю вам за всех моих людей – среди нас нет предателей. Кем бы мы ни были в прошлом, сейчас у нас одно общее дело, и мы его сделаем, клянусь.
Если бы Баш обернулся, он бы увидел, как страдальчески взлетели вверх брови Восслера, но капитан смотрел только на Аль-Сида, который поднялся, подобрал полы своих одежд и отвесил им глубокий поклон.
- Отлично сказано. Позвольте пожелать вам, чтобы ваши надежды оправдались.
Его улыбка была равно полна меда и яда, но все же Баш благодарно кивнул. Обмен словесными выпадами определенно не был его стихией, но все же он, кажется, сумел выдержать стиль.
- Ну, что думаешь? – Восслер рухнул ничком на подушки, заложил руки за голову.
- А что тут думать, - Баш задумчиво присел рядом. – Он конечно прав, и какая-то крыса у нас завелась, но как считаешь – когда армия храмовников стучится в двери, лучше гоняться за призраками предателей или заниматься укреплением стен? То-то же. Так что нечего тут валяться, пойдем, у нас еще полно работы.

***
Аудиенция у султана все-таки состоялась, но событие оказалось тихим и невыдающимся, почти семейным. Баш машинально отметил, насколько сдал старик за последнее время. По правую руку отца застыла мраморной статуей принцесса Ашелия в небесно-голубых траурных одеждах. Лицо ее было бесстрастно, но капитан избегал встречаться с недавней вдовой взглядом.
Приближалась гроза – редкое для засушливой Иудеи явление – и все окна дворца были распахнуты настежь, но это все равно не спасало от вязкой духоты. "Будто что-то висит в воздухе", - думал Баш, украдкой смахивая пот со лба.
Однако султан, похоже, был рад увидеть свою гвардию в добром здравии. Лицо его прояснилось, он пошел навстречу преклонившему колени фон Ронсенбергу и сам ласково поднял его на ноги - и откуда только взялось столько силы в этом исхудавшем старческом теле? Глаза Его Величества Раминаса, властелина Святой земли, лучились сочувствием и пониманием.
- Мы наслышаны о ваших приключениях, капитан. А теперь попрошу к столу - несомненно, вы не сочтете за труд исполнить каприз старика и поведаете нам свои соображения по поводу осады, которую вы уже обсудили с моими генералами.
И Баш радостно склонился к вороху карт, наконец-то чувствуя себя в своей стихии.
***
- Ну, что думаешь?
- Дело традиционно дрянь, но мы традиционно прорвемся, - Восслер оторвался от чаши с ледяной водой и чихнул, как большой недовольный кот.
Баш благодарно кивнул - он был рад, что кто-то разделяет его мнение.
Они сидели в покоях капитана, обливались потом и в очередной раз обсуждали уже набившие оскомину проблемы. Где разместить основные силы. Как обеспечить лазареты всем необходимым. Как организовать эвакуацию мирных жителей и при этом избежать паники. Что нужно двум убийцам из Аламута в городе.
Последний вопрос Баш, конечно же, не задавал вслух. Он вообще старался не думать о Бальфире - и вспоминал его каждую секунду. Лукавая улыбка, взгляд из-под опущенных ресниц, мягкий акцент. Руки, губы… Смуглое стройное тело… Как будто образ ассасина был выжжен на внутренней стороне век, стоило прикрыть глаза, и он вспыхивал в сознании с новой силой. Капитан даже не пытался оправдаться перед собой – что его волнует, какие цели может преследовать убийца… Плевать. Увидеть еще раз, прикоснуться… Длинные рукава ассасинской хламиды больше не скрывали запястья, на которых отпечатались еле заметные следы. Он задумчиво провел пальцами по розовой полоске, вспоминая, каково это – быть связанным… Беспомощным… Полностью во власти другого мужчины… При мысли об этом тело наливалось приятной тяжестью, и Баш в некотором недоумении встретил насмешливый взгляд Восслера.
- У тебя что, встает при мысли о запасах продовольствия в городе? – грубовато поинтересовался его приятель. Фон Ронсенберг вспыхнул и уткнулся носом в расчеты, пытаясь вернуться к насущным вопросам.
Поставить стражу у колодцев, распределить часть резервных войск по городу, организовать патрули. Можно попробовать столковаться с бедуинами-наемниками, но им придется платить, а казна не то чтобы ломится… Бальфир обещал, что в городе его будет ждать награда… Опять! Баш зажмурился и потряс головой, пытаясь изгнать неуместные видения. Все напоминало об убийце – даже типичная для любого богатого дома смесь запахов – пряности и отзвук дымка из очага. Шафран и аромат костра… Песок под пальцами, песок на губах. Слегка курносый профиль в лунном свете – как росчерк золотистой тушью. Жаркий шепот над ухом: «Только когда я этого захочу, Баш».
Шепот, из которого вожделение выплавило все остатки наигранного акцента.
Черт. Черт, черт, черт.
Осознание пришло не ослепительной вспышкой – нет, оно было похоже на удар чем-нибудь тяжелым по затылку. Еще ни один из знакомых капитану сарацин не мог произнести его имя, не коверкая, на нормальный франкский манер. Он давно привык и смирился – подумаешь, ерунда, да и все больше к нему обращались по званию, чем по имени. И еще одна мелочь. Он насмотрелся на сынов Аллаха во всех видов, и ни у кого из них участки кожи, скрытые под одеждой, не были настолько светлыми. Европейская светлая кожа, светлые волосы, строение лица…
Черт. Повторить раз так сто. Чтобы запомнить, наконец. Не доверяйте никому, капитан фон Ронсенберг.
Оклик Восслера: «Куда это ты так подорвался?!» нагнал его уже в дверях.
- Мне нужно срочно найти Аль-Сида. Кажется, я понял, что он имеет в виду. Насчет предателя, - бросил он, выбежав в коридор и оставив друга с ошалелым видом сидеть над бумагами.
***
Аль-Сид Маргрейс усмехался, довольно и нагло. Проблема в том, что эта жуткая усмешка уже ничем не могла помочь капитану фон Ронсенбергу – еврейский торговец был явно и безнадежно мертв. Кто-то перерезал ему горло – и совсем недавно, тело еще не успело остыть. И этот кто-то, вероятно, был еще во дворце.
Баш понадеялся, что «во дворце» не значит «в покоях Маргрейса» и мысленно обругал себя идиотом – несясь сюда на всех парах меч он, конечно же, прихватить забыл.
Ну да, а что может угрожать капитану гвардии во дворце султана?
Еле слышный шорох за спиной подсказал, что надеждам его не суждено сбыться. Спину кольнуло стальное острие, Баш медленно поднял руки на уровень плеч. Поворачиваться и смотреть на убийцу не хотелось. Было почему-то до слез обидно, как в детстве, когда сварливая кухарка оговаривала их с братом, и надо было отсидеть наказание в сыром каменном погребе. Дьявол, а ведь он почти – почти поверил. Что ассасин может желать его – просто потому, что он еще нестар и недурен собой. Что та ночь не была притворством. Что Иерусалим в этот раз минует рука Горного Старца…
В горле стоял комок, а истина криво усмехалась кровавым надрезом на шее Аль-Сида, повторяющим его улыбку.
- Почему? - выдавил наконец фон Ронсенберг через силу. – Я ведь доверял тебе…
- А надо было послушать покойника, - это был не Бальфир! И уж что-что, а этот конкретный голос Баш узнал бы даже в грохоте битвы – как узнавал и не раз.
- Восслер?!
Уже не обращая внимания на клинок, развернуться – и не поверить своим глазам. Все, что оставалось – только тупо повторить:
- Почему?
- Ну, этому, - лейтенант небрежно кивнул на труп, - ты сам подписал смертный приговор. Ну и себе заодно, о чем я весьма сожалею. Увы, ни на одной войне не обходится без бессмысленных жертв.
- Восслер, опомнись, что ты несешь?!..
- Молчать! – что бы ни случилось со стариной Азеласом, мечом владеть он не разучился. Мгновенно перехваченная рукоять, замах – и резкий удар гардой в челюсть. Баш отшатнулся, зажимая рот, сплюнул густую кровь, попробовал языком шатающийся зуб. Но больше не высказывался. Восслер криво усмехнулся, снова угрожая ему острием.
- Итак, о чем я? Ах, да. Мой друг, придется тебя убить. Но в этом виновата, увы, только твоя собственная горячность. Ну и, разумеется, маниакальное желание разрушить эту страну.
- А ты, само собой разумеется, хочешь ее спасти? – не удержался от колкости капитан.
- А ты как думал? Приход храмовников – не катастрофа, они значат не больше, чем новая кожа у змеи, которая потом сменится другой. Христиане уже правили Иерусалимом, и ничего страшного не происходило. Зато если воспротивиться этому потоку, вся Иудея окажется стерта с лица земли. Раздавлена подчистую. Я не хочу умирать. Вэйн Солидор не хочет править разоренной страной. Нужны еще причины.
- Лучше пересчитай раз еще раз свои тридцать серебряников, мразь, - буркнул Баш, утирая кровь из уголка рта.
Расчет оказался верен – Восслер снова его ударил, но на сей раз капитан оказался готов к этому, перехватил руку с мечом и стиснул изо всех сил.
Они сцепились, как два бульдога – упрямо, молча, каждый пытался выиграть хоть полпяди в борьбе за обладание клинком. Баш поскользнулся на крови Аль-Сида, и оба все так же молча повалились на пол, продолжая яростно тянуть каждый на себя. Странная, должно быть, картина – двое мужчин катаются по роскошному, заляпанному кровью ковру рядом с трупом, пытаясь сократить преимущество жизни над смертью. Фон Ронсенберг видел в глазах бывшего друга свой приговор, и подозревал, что это взаимно. Один из них не выйдет из этой комнаты. Осталось только решить, кто сломается первым.
Недавно зажившая кожа на ладонях уже болела, как будто по ней прошлись наждаком, рукоять скользила в потных пальцах. Восслер вдруг всхлипнул и широко раскрыл глаза, его пальцы ослабли, и Баш по инерции рванул меч на себя, зачарованно глядя, как лезвие оставляет за собой шлейф алых капель. И вспомнил, что Азелас перед тем, как ударить, повернул клинок рукоятью от себя.
Он очень бережно опустил друга на уже итак пропитанный кровью ворс. Восслер вцепился в его рукав, притянул к себе.
- Поклянись… что не дашь… разрушить… - на его губах уже выступила розовая пена.
Баш осторожно стер с его щеки капли крови. И, как мог, скривил губы в улыбке.
- Клянусь, - больше получилось похоже на карканье, чем на нормальный голос, но проклятый комок в горле мешал говорить.
- Позаботься… о ней… - выдохнул умирающий. Баш зажмурил сухие глаза – их внезапно начали жечь непролитые слезы. Вот только клятвы, данной на смертном одре предателю, и не хватало, чтобы окончательно поверить в абсурдность происходящего.
- Я обещаю, - прохрипел он, и долго еще сидел, укачивая на руках безвольное тело.
За окном тучи накрыли Священный Град, и в пыль упали первые крупные капли дождя.

Часть последняя