Кроссоверный шарик
Сетцер, Бальфир, типа слэшный типа приквел к "Книге Игры", надеюсь, Лиос простит меня за это
- Хреново выглядишь.
- Я тоже рад тебя видеть.
Сетцер даже не поворачивает голову, чтобы посмотреть на усевшегося рядом с ним человека. Не на что там глядеть, кубики льда, плавящиеся в бокале, гораздо интереснее.
- Ты, вроде бы, не удивлен?
А он совсем не изменился, думает Сетцер. Черта с два, да никто из них не изменился, им просто не дали возможности сделать это. Послевоенный мир, конечно, пообщипал им перышки, но так и не смог сломать. Юнцы с глазами столетних старцев, в Лондоне и в Париже, в Дублине и в Мюнхене, в сибирских снегах и под безжалостным сирийским солнцем - они продолжали делать то, что умели лучше всего.
Умирать.
Виски обжигает потрескавшиеся губы, Сетцер ослабляет давящий на горло шарф.
- Мне хватило мозгов разузнать, с кем предстоит иметь дело. И кто именно доставляет посылки для Кефки Палаццо.
- Вот и молодец, - говорит Бальфир. - Пошли отсюда?
Он улыбается - Сетцер, даже не глядя, может описать эту улыбку, насмешливый прищур, пижонские бачки, "мы не бандиты, мы благородные пираты" - да вы все такой же позер, лейтенант Бананса, не так ли?
Возможно, потому и не смотрит, что боится увидеть новые шрамы. Или узнать глухую тоску в глазах.
Бальфир, наверное, тоже замечает, но не говорит ни слова, просто поднимается и уходит; Сетцер идет за ним, в спину смотреть проще, в спину смотреть легче, нет необходимости вспоминать общих знакомых и ворошить давно отгоревшее и подернутое золой.

- Какого черта, Габбиани? - Бальфир шипит разъяренной кошкой, пока они, петляя, бегут по каким-то переулкам, мазутно-черные лужи под ногами взрываются маслянистыми брызгами, в них дробятся огни уличных фонарей, где-то неподалеку с грохотом захлопываются ставни; неужели тупик? Нет, подворотня, скрипучая дверь, Бальфир буквально вдергивает его внутрь, они стараются не дышать, слушают топот преследователей, мимо, мимо! - и Бальфир, тяжело привалившись к двери, снова начинает:
- Какого черта?
- Это была подстава, - Сетцер все еще прижимается к некрашеному дереву щекой, вслушивается напряженно, сжимает рукоятку револьвера в кармане.
Никто не возвращается.
- Легавые, - объясняет он, достает табак и принимается скручивать папиросу. В доме, в который они вломились, тихо и сыро. Либо все спят, либо...
Он чиркает спичкой, быстро осматривает кухню. Дрожащий огонек выхватывает из темноты курносый профиль его спутника, глаза Бальфира в неверном свете кажутся почти золотыми.
- Нас кто-то сдал.
Бальфир согласно кивает. Спичка, догорев, обжигает пальцы, Сетцер ругается вполголоса, зажигает вторую, прикуривает, прикрываясь рукой от отсутствующего ветра.
- Нужно уносить ноги.
- Нужно добраться до Лондона.
Бальфир хозяйским жестом распахивает дверцы великанских размеров буфета, кашляет в клубах поднявшейся пыли, роется на полках, чем-то звенит.
Сетцер плотно затворяет ставни и, уже не таясь, зажигает керосиновую лампу.
- Здесь нас не потревожат, - кивает Бальфир, на мгновение вынырнувший из буфета. - Смотри, немного отличного бренди!
Они еще находят какие-то сухари, и кусок твердой как камень солонины; Бальфир сволакивает вниз все одеяла в доме, и устраивает из них что-то вроде гнезда у очага, в котором Сетцер, ругаясь на трех с половиной языках, пытается развести огонь, который бы не слишком дымил.
Бренди оказывается чертовски крепким.
- Я думал, ты уехал в Штаты с Сидом. Ну, "Чудеса воздушной акробатики Хайвинда" или что-то типа того.
Голова Бальфира лежит у Сетцера на коленях, волосы Бальфира щекочут Сетцеру ладонь, но тот не торопится убирать руку.
- "Чудеса на виражах". И да, мне, конечно, не привыкать сверкать своей физиономией на плакатах, но...
- Гордость заела?
- Сид разбился. В двадцать первом.
Огонь в очаге давно угас; Сетцер в темноте наощупь обводит пальцем черты лица своего спутника - бровь, висок, линия скул. Бальфир теплый, тяжелый. Живой.
Они оба живые, думает Сетцер и хрипло смеется: поражающее своей новизной наблюдение. Бальфир ловит его за концы шарфа, заставляет нагнуться. Может, тоже хочет убедиться? Сетцер не знает, ему плевать.
Лично ему вполне хватает того, что Бальфир отлично целуется.

- Мы влипли, да?
Сетцер курит, глядя в остывшие угли. По спине ползет холодок, разгоняя приятную истому, Бальфира даже не видно в коконе из одеял, наружу торчит только кончик носа и острый локоть.
- Вряд ли это инициатива Кефки, - говорит, наконец, Сетцер.
- Безусловно, - Бальфир зевает, - синьора Палаццо можно назвать шутом, но не дураком. В политику он не полезет.
- В отличие от Оккурий?
Тишина струится между ними сизым табачным дымом.
- Мы влипли, - заключает Бальфир, елозит, приподнимает краешек одеяла. - Залезай, на тебя смотреть холодно.
- В поезде посплю.
- Дурак.
Его хватают, затягивают в жаркое, влажное, душное, заворачивают в кокон, прижимаются, притискиваются, но почему-то - не противно, а покойно и тепло. И немного отпускает что-то, тугой пружиной скрученное внутри.
- Почему ты не вернешься в Италию? - бубнит Бальфир ему в плечо.
- Никак не выучу новые слова "Джиовинеццы", - отвечает он, вдыхая теплый домашний, птичий какой-то запах и закрывая глаза.
Первый раз за много месяцев Сетцеру не снится небо.

"Мы всего лишь попутчики", - скажет он потом. Потому что так проще.
Потому что самое главное для хорошего игрока - себя убедить, что терять больше нечего.

@темы: Маленькие, но гордые, С "Блэкджеком" и без шлюх, Драбблбол